Известный краевед рассказал о праздновании Нового года в юной Одессе

Известный и любимый краевед Олег Губарь рассказал почитателям прошлого нашего города о том, как встречали Новый год и Рождество в Одессе начала 19-го века.
«Но степь нагая там кругом», — писал незабвенный Александр Сергеич. А вслух, вероятно, прибавлял: «Ёлки-палки». И в самом деле, Северное Причерноморье в недалеком прошлом вообще не обладало древесной растительностью, не говоря уже конкретно о хвойных породах. А посему рождественские и новогодние торжества в юной Одессе добровольно-принудительно обходились без «вечнозеленых лесных красавиц». 
Чтобы получить рождественский или новогодний подарок в виде хвойного деревца, поистине надо было родиться королевской дочерью. Самое примечательное, что такой царственный ребенок в Южной Пальмире нашелся. Я говорю о Софье — дочери метрессы императора Александра I, Марии Антоновны Нарышкиной. Это специально для нее из знаменитой Софиевки доставили первую в Одессе елку, каковую, по слухам, Феликс Потоцкий (к тому времени, вынужден заметить, уже давно почивший в Бозе) вручил лично адъютанту герцога Ришелье графу Рошешуару (кстати говоря, шурину Дюка). И эта первая елка состоялась на католическое Рождество в конце 1800-х годов.
Описывая этот торжественный вечер, бытописатель А. М. Де Рибас упоминает об огромном скоплении детей и их чадолюбивых родителей из всех аристократических фамилий нарождающегося города. Мерцание бесчисленных восковых свечей, затейливые елочные украшения, невиданные подарки, вроде механической птички-колибри, преподнесенной Дюком маленькой Софи, шахматной партии, разыгранной «живыми фигурами» по прихоти Рошешуара, — всё это не только обрадовало, удивило, поразило, но и привело к «обезьянничанью»: подобные представления разыгрывались впоследствии в салонах многих представителей нобилитета.
Вообще говоря, «широкомасштабная елочная традиция», безусловно, завезена в Одессу немцами, устраивавшими детские рождественские вечера не только для домочадцев, но и для знакомых-приятелей. Сакраментальное рождественское дерево, долгожданный «вейнахтбаум», впрочем, довольно долго было муляжом, правда, не синтетическим, а натуральным. По словам ближайшего сотрудника графа М. С. Воронцова, известного литератора П. Т. Морозова, эти пародийные деревца связывают из голых веток какого-нибудь кустарника, обвешивают крымскими яблоками, миндалем, орехами, «вокруг этих плодоносных растений, утверждаемых на столах, покрытых чистыми скатертями, располагают игрушки, привезенные сюда с берегов Сены и Темзы неутомимой торговлей». 
Трудно поверить, но даже в третьей четверти ХIХ столетия елка оставалась весьма дорогой игрушкой, уже хотя бы потому, что доставлялась в Одессу из Крыма. Единственную в городе рощицу хвойных деревьев вырастил на своем хуторе на 9-й станции Фонтана шляхтич Осип Чижевич, в свое время служивший садовником у тех же Потоцких, отец авторитетного думца. Здесь, невдалеке от построенной Францем Моранди Воскресенской церкви (ныне – храм Марии Магдалины), до сих пор сохранилось несколько старых сосен. 
Что до помянутых рождественских подарков, то у нас они издавна имели свою специфику, заключавшуюся в следующем. Как южные ворота империи, как инновационный центр, Одесса регулярно знакомилась с разнообразными бытовыми нововведениями, а потому самыми изысканными подарками в 1840-х были, скажем, «фотографические снаряды», в середине столетия — «тихошвейки», сифоны для зельцерской, «фотоженные лампы», затем — «бароскопы», «макинтоши» и даже... биде, каковые предлагал некий торговец Карлсон. В муниципальном музее личных коллекций имени Блещунова один из таких давних новогодних подарков мне когда-то с большою гордостью демонстрировали как ведерко для шампанского. То была элитарная ночная ваза!
Затягивавшееся на несколько недель космополитическое празднество распадалось, конечно, на характерные этнические островки. Тем не менее, гости из «центральных губерний» то и дело натыкались на некий синтез этого разношерстного, многоплеменного сообщества. Поразительно, но именно Одесса «экспортировала» в империю обычай подавать кутью в крещенский и рождественский сочельник. Известен анекдотический случай: прибывшего в начале 1830-х «московского гостя» одесситы пригласили на кутью, а он истолковал это так, что грядут поминки, «и явился в трауре с головы до ног, к великому страху хозяйки дома, верившей приметам».